В конце 60—х и в 70—е в сентябре месяце, перед выходными, мол по ночам оккупировали любители ловли карася. Ловили на пару бамбуковых спиннингов с Невскими катушками, забрасывали в ту сторону, где берега Абхазии Насадкой служила сырая говяжья печёнка. Рачком и мидией те рыбаки даже не заморачивались. Попадался стандартный лапоть с зубами. Внизу у воды на приступке, тоже в тёмное время, сидели пацаны и таскали одна за другой ставриду. Насадку на эту рыбалку можно было не приносить. Достаточно было опустить руку в море и сковырнуть небольшую мидию. На неё ловилась первая ставрида. У неё со спинки сдиралась шкурка, и зубами откусывался кусочек мяса. Ставрида на ставриду — лучшая насадка. Когда поймаешь ставриду—она трещит и трепещет в руках. Белый пенопластовый самодельный поплавок видно было прекрасно, ведь по всему молу ночью горели яркие уличные фонари. А ставрида по ночам всегда идёт на свет.
На конце Южного мола, метрах в пятистах от берега, находится бетонное возвышение в виде буквы П. Рыбаки называли его КОНЕЦ. Сооружение обрамляло маленькую железную башенку в стиле Эйфелевой. На башенке каждые три секунды щелкал и загорался зелёный маячок, обозначая створ. Вот с этого-то возвышения и происходила главная, самая добычливая и зрелищная рыбалка Сочи того времени — ЛОВЛЯ ЛОБАНА НА СПУТНИК.
Происхождение и конструкция этой снасти окутано легендами. Но большинство ветеранов утверждало, что эту снасть привёз в Сочи некий курортник-ленинградец. В Питере я был знаком с выдающимся архитектором Сперанским, и его другом, оба родом с Чёрного Моря, по-моему, из Геленджика. Рассказывая о море, я упомянул барабулю. Тогда архитекторы растрогались до слез. «Ах… Зачем ты сказал за эту рыбу…» Так вот, они подобной снастью, только с мушками, ловили хариуса на Онеге и больших Карельских озёрах.
После четвёртого курса Суриковского института по путёвке ЦК ВЛКСМ мы с Игорем Козловым и Дмитрием Тугариновым ездили на БАМ, на самую северную оконечность Байкала. Это Северобайкальск и Даванский перевал. Там местные рыбаки на бурной горной речке тоже ловили хариуса и ленка, используя этот метод. В Сибири он называется – БАЛДА. Но Сочинские рыбаки несколько переделали сибирскую балду, приспособив к морским условиям. Во-первых, наш СПУТНИК был тяжелее, а снасть намного мощнее. Тогда безынерционных катушек у рыбаков не было, ловили все на Невскую. Забросить надо было на 60 — 70 метров белый пенопластовый поплав весом граммов в 40 — 50. Забросить так, чтобы не оторвать снасть, а самое главное, не устроить БОРОДУ. Да ещё ночью. Так могли очень немногие. Это тебе не самодурить туда-сюда под лодкой. Кстати словом Самодур в те времена назывался бамбуковый хлыст с катушкой и самодельными кольцами. Сама СТАВКА метра в полтора, и на конце её — второй меньший белый пенопластовый поплавок размером с пробку от шампанского. Вся снасть плавает сверху. Два три поводка по 30 см. Насадка — пушистый мякиш фантастической Городской булки, или корка от неё же размером с монету… Крючки 7—8 номер по советской нумерации, часто кованные, иногда сазаньи багры, как-то у меня на подсечке разогнулся с дури и такой. Каждый рыбак делал большой поплав своей формы, но обтекаемый, стараясь, чтобы он улетал как можно дальше. Чаще всего в форме вытянутого яйца, или цилиндра. Размер со средний огурец. Поплав погружался так, чтобы из воды торчала одна треть, чаще всего этот поплав был скользящим. Вдоль по центральной оси вклеивалась трубочка от коктейля. Внизу сверлилось отверстие, куда также вклеивался, или забивался свинцовый цилиндрический, тоже просверленный груз. Груз плотно забивался или вклеивался ниже груз–оливка, тоже как нижний стопор — ещё граммов 10 — и поводок 30 см. Всё вяжется из лески 0,4. На леске выше большого поплава поплавок стопор. Ограничивался он мощным деревянным клинышком, который заклинивался и при поклёвке топил большой поплавок. Поклёвка лобана вообще похожа на поклёвку саргана. Только масштаб намного красочнее, и дистанция — под сотню метров. Я, готовя груз, накручивал на спицу свинцовую ленту до нужной толщины. Понятное дело, чтобы выдержать эти манипуляции, пенопласт должен был быть очень плотным. Например, можно было договориться с рыбаками с сейнера и достать поплавки от сетей, но у них они жёлтые. Поэтому готовый поплав красился белой масляной краской. На ставке — Клинская или Черниговская леска 0,4. Или — если у кого была Чешская СИЛОН — то 0,35. Это уже сокровище. Удилище — бамбуковый дрын 3,20 — 3,50 м. Конец с мужской мизинец толщиной. Дело в том, что пойманного лобана в полтора — два кг нужно было поднять наверх на мол удилищем, а на расстоянии до ста метров и больше рыбу надо было просечь. У лески тоже могла быть слабина, она проседала и, если не было течения, цеплялась под водой за карниз, а там мидии захлопывали леску в створки. Но это редко, ведь днём всегда дует мощный Новоросс, утягивая снасть в открытое море. По всем этим причинам на ствол Невской катушки наматывали 100 — 200 м лески 0,4. Деды в порту говорили: «Ты попускай — трави леску, а лобан поплав найдет». Но даже отечественная леска 0.3 — 0.4 была в то время большим дефицитом. Иногда приходилось ехать за мотком лески в Адлер. Клинская 0,2 – 0,22 ещё была, но с ней мы ловили на ДРЫГАЛКУ, о чем речь впереди.
Сейчас в Сочи тысячи рыбаков, которые ловят чуларку чашками на фарш — невеликая наука, а в 60-е – 70-е ловля была ИСКУССТВОМ. Кефаль на хлеб на ДРЫГАЛКУ ловило человек 15, и лобана на Спутник человек десять. Причём совсем не одновременно. Сочинские мужики и пацаны уважали и знали имена Рыбаков. А как по другому, если только у них с ранней весны и до поздней осени в садке была хорошая живая рыба, которую по пути к Поцелуевскому Гастроному номер 1 отрывали с руками. Гастроном был одним из символов Города. Кому он мешал? А другой культовый символ Сочи — кондитерская Алёнка. Таких пирожных в мире не делают нигде уже. Горько всё это. Ведь пирожные эти восходили к тем поистине великим шедеврам, что продавались возле старого цирка – Шапито, что подобно египетской пирамиде вздымал свой брезентовый купол прямо напротив Первой курортной поликлиники. Те корзиночки, украшенные сказочными птичками — это было что-то божественное. А как могло быть иначе, если это готовилось для малышей с широко распахнутыми от восторга глазами. В этом шатре постоянно выступали легендарные клоуны Карандаш и собака Клякса, Олег Попов – Великий мастер всех цирковых трюков и, конечно, Шуйдин и Никулин — они выезжали на арену в смешных автомобильчиках, которые потом взрывались. Представлением командовали Шпрехшталмейстеры в расшитых золотом красных мундирах…
У моих хороших соседей по лестничной площадке по фамилии Клаз в наполненной ванне всегда плавала живая кефаль. Тётя Клара потом учила меня её фаршировать. Летом к ним из Горького приезжал внук Аркаша, пацанёнок нашего возраста. Но выходил во двор гулять он нечасто, ведь ему приходилось учить гаммы на скрипке. На нашем этаже на лестничной клетке на высоте двух метров было окно и подоконник с видом на море. Забраться туда малышу было непросто, но Аркадий спасался там от занятий и даже плакал, но инструмент крепко держал в руках…
Пойманную рыбу продавали. В гастрономе на вырученные деньги можно было взять Дермонтин, или проще говоря Дер…о, обменяв его на рыбу. В Порту так и говорили «Ну что, Дер…о будешь пить? — Конечно. — Держи стакан крепче, да наливай скорей». Гранёный стакан был один на весь порт и считался большой ценностью. Под этим неприглядным названием значился знаменитый портвейн Анапа по цене 70 копеек за пол-литра или Кавказ 0,75 литра где-то за рубль с чем-то. Цвет лица у рыбаков от портвейна и солнца был очень сильно коричневым, сейчас такие лица и не увидишь в Городе… Думаю, от того, что качество напитков уже не то.
Некоторые Ребята работали на Сочинском пивзаводе. Там был великолепный цех Безалкогольных Напитков. Иногда после работы им удавалось просунуть в щель ограды бутылку знаменитого СИНГАПУРА. Это на самом деле 70-градусная лимонадная эссенция. Напиток приносился друзьям в Порт, пить такую роскошь в одиночку считалось вульгарным моветоном. Сингапур встречали в Порту с большим энтузиазмом. Да что говорить, если в Горбачёвское время рыбаки были вынуждены употреблять тройной одеколон, а лосьон Огуречный считался редким деликатесом. Не было даже сигарет… Да, это даже не 70-е, а уже 80–е — начало всеобщего развала…
В зимнее время косячки сельди подходили к стенке Южного со стороны моря, конечно, перед или после шторма и не без поддержки дельфинов. Приходя зимой в детстве в Порт, можно было посмотреть, как ребята ловят эту сельдь на ставку с перьями голубой сойки или красными тряпочками. Сельдь любит подходить за анчоусом бережнее, прижимая косяки хамсы к стенке мола, и её ловили САМОДУРАМИ где то на уровне ДОТА. Рыбаки на шлюпках тоже ловили селёдку в том месте, где теперь заграждение из бетонных ежей. Это надо было уметь — забросить метровую ставку с перьями сойки обычной Невской катушкой метров на шестьдесят. А главное, когда тянешь её назад, попробуй, исхитрись и не цепани подводный массив. Но, если попадали на рыбу — это того стоило. Так ловили и внутри Порта возле ворот, особенно в первые часы перед сильным штормом. Тогда подходила не только сельдь Керченской породы, но иногда и Залом. Очень результативной всегда была рыбалка в порту в начале шторма по чистой ещё воде, пока речка не намутит. Селёдка, да и Зелемхан — местное название луфаря — хорошими такими косяками укрываются в Порту от шторма, прижимаясь к Северному молу или прячась за Южным. Знаменитый рыбак Сергей с Макаренко, человек думающий и творческий, по специальности инженер—строитель, как-то в июне поймал на Северном неподъёмное количество селёдки. Погранцы помогали уносить. Ловили на ставку с красным пёрышком.
